Родился в 1922 году в Белгородской области на хуторе Осадчий. Область богатая черноземная. Отец рано умер. Осталась мама с четырьмя детьми. Вскоре началась коллективизация. Весь хутор обобрали и начался голод. Мать бросила дом, бросила все, что нажили и поехали мы на Кубань. Приехали в станицу (не помню как называется) неподалеку от Краснодара и она устроилась работать в колхоз, а здоровье у мамы было плохое и работать там она не смогла. Опять голодали или побирались у родственников.
Голод страшная вещь! Взрослеешь быстро. Стали советоваться со старшим братом. Ему- то всего 12 лет было, а мне – 9. Решили уезжать оттуда, а мать и младших оставить у родственников. Я побаивался, а брат Василий уехал в Краснодар. Через много лет я узнал, что он почти сразу попал в коммуну.
Мне очень хотелось попасть в детский дом и я все – таки решился ехать в Новороссийск. Говорили, что там в детском доме кормят хорошо, но детского дома я там не нашел. Ночевал в подвалах или прямо на улице. Побирался. Когда подавали, когда нет. Там таких как я было много и за место надо было драться или платить старшим ребятам. Потом надоело в синяках ходить, стал с другими ребятами воровать. На рынках воровать легче, убежать можно. Не бросит же продавец свой товар, а бросит , так совсем без всего останется. Иногда приходилось отвлекать торговца. Отвлечешь его, а другие ребята как саранча накинутся, кто в рубашку, кто в портки еду натолкают и дёру. Кошельки или, скажем часы воровать трудно – это целая наука. Попадешься, даже милиционера звать не будут. Тогда не смотрели, что маленький, били почем зря. За месяц не отлежишься.
Вот как – то после такого случая решил поехать в Анапу, а там все рынки поделены между босяками. Вернулся в Новороссийск, а оттуда на крышах поездов приехал в Ростов. Там меня поймали и отправили в детдом. Но детдом был плохой: одежды нет, спать негде, в миске вода и капустный лист плавает. Убежал и поехал на пароходе по Кубань реке в Краснодар. Три месяца гулял по Краснодару. Ел все подряд и, что на рынке удавалось стащить и в колхозных садах украсть и на полях… Морковки надергаешь, об штаны немного землю оботрешь – вот и ужин. Желудок только не всегда выдерживал. Лучше всего было забраться в чей-нибудь сад, влезть на крышу дома, а на крыше ветки усеянные жердельками лежат. Вот их наешься и уснешь. Крыша за день нагревается и всю ночь до утра теплая. Только потом опять животом маешься. Один раз даже температура была высокая, как дополз до пристани, не помню. Там меня и забрали и определили в детский дом.
Открываю глаза и не пойму где нахожусь: комната белая, сам лежу на кровати на чистом белье, сам одет во все чистое, даже ногти подстрижены. Пробыл я в этом детском доме четыре месяца до нового 1935 года. А тут стали в Краснодарском крае делать набор в Трудкоммуну № 2 им. Дзержинского. Отбирали ребят, которым было не меньше 14 лет. Я себе год прибавил, сказал, что с 21-го.
Собрали нас и погрузили в поезд, а состав был полон ребят: кого в Ростове поймали, кого в Новороссийске, много было из тюрем. Повезли нас в Москву. В вагонах говорили: не хотите в коммуну, так на любой остановке бегите. Я не хотел бежать, уже набегался. По дороге к нам подсаживали ребят. На Казанском вокзале к нам подсадили парня лет восемнадцати. Звали его Коля. Он был веселый и умел рисовать. Сначала ходил к кочегарам угольки брал, а потом наши сопровождающие где-то нашли ему огрызки карандашей. Все к нему приходили и он очень быстро с натуры или по фотографии рисовал портреты. Ему «платили гонорары»: хлеб, яйца, вареную картошку, иногда колбасу и он не жадничал. Делился с нами.
Привезли нас в Люберцы, высадили и мы отправились пешком до станции Панки. Посадили всех в электричку и привезли прямо к бане. Там нас мыли, стригли, выдавали одежду. Там же были воспитатели – взрослые коммунары. Они разводили нас по баракам на Стройгородке. В каждом бараке по обеим сторонам комнаты стояли кровати с чистым бельем и теплыми одеялами. Еще были две печки. В комнате нас было 40 человек и 2 воспитателя. Пожили мы неделю, подкормились, а потом нас стали распределять по заводам. Меня определили на музыкальную фабрику в здание где раньше конюшня была. Сейчас это место называется Площадь Святителя Николая. Директором был Чекмазов. Мы делали баяны, домры, гитары. Я успевал делать себе инструменты и учился на них играть. А новая фабрика уже строилась (теперь это здание НИХТИ). Мы перешли работать туда и работали до 1938 года. Потом фабрику закрыли и в этом здании сделали военный завод. Нас, ребят, перевели на завод «Спартак» в цех № 7 и 6 месяцев обучали на токарей.
Моим лучшим другом был Федя Ступников. Один раз в выходной день мы гуляли по территории коммуны и зашли в художественную студию. Там работали коммунары, ими руководили преподаватели и вдруг я увидел Колю, своего знакомого по поезду. Мы с Федей сразу же записались в студию. Рисование у меня как-то не пошло, а у Феди хорошо получалось. Зато Коля, его фамилия была Горлов, нарисовал карандашом мой портрет. Очень похоже получилось. Разве мог я себе представить, что через 75 лет я буду приходить на выставки Народного художника СССР Николая Николаевича Горлова?
Мой друг Федя Ступников тоже стал художником, а я в изостудию ходить не стал, мне больше нравилось петь в хоре у замечательного музыканта и педагога Александра Тихомирова. Однажды мы выступали на радио и нам дали в награду талончики на 5 рублей и мы могли на эти талончики купить себе в Москве, что хотели.
Но скоро чудесные годы, проведенные в Трудкоммуне № 2 ОГПУ им. Дзержинского закончились. Началась война, которая разбросала нас по разным фронтам. Завод Р-4, где я работал поставили на бронь и отправили на Дальний Восток. Я, конечно, рвался на фронт и вскоре попал в Монголию на Халкин Гол.
Обработка Дёгтевой Н.Н. 18 декабря 2012 года.
Флаг города на площади Дмитрия Донского
Памятник святителю Николаю
Здание администрации
